Народная драма в Омском Прииртышье
Среди новомодных театральных направлений XXI века набирает популярность иммерсивный театр[1], экспериментальный жанр site specific[2], где посетители становятся соучастниками представлений. Однако ещё в XVIII–XIX вв. в России довольно распространённым явлением культурной жизни разных слоёв населения выступал жанр народной драмы. В результате разнородных видов взаимодействия святочного и масленичного фольклора и литературных источников складывались традиции проведения представлений, где не было жёсткого разделения на актёров и зрителей, где песня, инструментальные наигрыши были органичными участниками действа, где импровизировался текст и сам сюжет. Среди нескольких пьес, имеющих бесчисленное число версий, одними из самых популярных были народные героические драмы «Царь Максимилиан» и «Лодка». Последняя имела и другие названия («Шлюпка», «Шайка разбойников», «Атаман», «Ермак» и др.).
Вопросам бытования народного театра в Сибири посвящена обзорная статья Н. И. Савушкиной [1]. Свидетельств о народной драме на территории Омска и области немного. О них в том или ином контексте шла речь в разных публикациях: от художественного до публицистического и научного. Наша цель – собрать их воедино.
Источники расположим в хронологическом порядке. И первыми в этом ряду назовем «Записки из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского. Второй материал – информации из № 8 за 1858 г. Тобольских губернских ведомостей. Хронология складывается именно такая, несмотря на то, что первые публикации «Записок» относятся к 1860–1861 гг. Но события, изображенные в них, – это время пребывания Ф. М. Достоевского на каторге в Омском остроге в 1850–1854 гг.
Третий источник – запись свидетельства о разыгрывании пьесы «Шайка разбойников», сделанная в с. Усть-Тара Тарского района Омской области в 1958 г. [1, с. 59–68]. Четвертый и пятый – записи пересказа текста драмы «Царь Максимилиан» и фрагмента пьесы «Шайка разбойников» («Лодка»), сделанные в с. Астыровка Горьковского района Омской области [2: ЭК-3/79, № 53, 17].
К перечисленным материалам в связи с народной драмой не раз обращались исследователи. Назовем статью на популярном сайте «Федор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества, посвященную обращению Ф. М. Достоевского к народному драматическому искусству в своих произведениях, автор – Михнюкевич В. А. [Михнюкевич. Сайт]. Далее – две статьи Н. И. Савушкиной[1, 4].
В 1 томе «Энциклопедии г. Омска» в разделе 1 «Город Омск в дореволюционный период» в статье Д. И. Попова «Культурная и научная жизнь» упоминается о народной драме [5]. И, наконец, уже на статью Д. И. Попова ссылается В. С. Вайнерман в своей книге «Поручаю себя Вашей доброй памяти» (Ф. М. Достоевский и Сибирь)» [6].
А теперь, опираясь на перечисленные источники и исследования, подробнее рассмотрим сведения о бытовании народной драмы, зафиксированные на территории нашего региона.
В «Записки из Мертвого дома» Ф. М. Достоевский поместил главу, названную «Представление». В ней автор рассказывает о том, как каторжане Омского острога в 1851 году готовили и представляли любительские спектакли.
Из текста следует, что это было традиционное представление. «Прочие же выслушивали слухи и толки молча, правда, не осуждали, не противоречили, но всеми силами старались отнестись к слухам о театре равнодушно и даже отчасти и свысока. Только уж в последнее время, в самый почти день представления, все начали интересоваться: что-то будет? как-то наши? что плац-майор? удастся ли так же, как в запрошлом году?»
В продолжение святок игралось несколько представлений. «…посторонние посетители у нас не переводились во весь праздник; иной вечер приходило больше, другой меньше, а в последнее представление так ни одного места на скамьях не оставалось незанятым».
Время проведения: с 27 декабря 1851 г («На третий день праздника, вечером, состоялось представление в нашем театре») и по 4 января 1852 г. «Поляки только в самое последнее представление, четвертого января, решились побывать в театре, и то после многих уверений, что там и хорошо, и весело, и безопасно».
Полуторачасовое представление («Продолжался он полтора часа») включало 6-7 пьес-сценок: «Филатка и Мирошка соперники», интермедия Кедрил-обжора, пантомима Мельник, жена и любовники, ещё 2-3 («нечего описывать всех сцен. Их было еще две или три»), последняя – про ожившего покойника.
Участники представлений: «Актеров было человек пятнадцать — все бойкий и бравый народ».(Вспоминается ремарка Е.Ф. Мыкиной из Астыровки: «Вот выходить такой бравай парень, должен быть») (см. ниже).
Постановки были вариативны: «Почти каждый актер импровизировал от себя, так что в следующие вечера один и тот же актер одну и ту же роль играл несколько иначе».
Представления были синтетическими: объединяли драматическое действо, пантомиму, хореографию (называемой Достоевским балетом) «все в радости начинают плясать», музыкальное сопровождение и, скорее всего, песни).
Н. И. Савушкина, анализируя эту главу, совершенно справедливо называет ее «одним из интереснейших свидетельств середины XIX века о народном театре в Сибири и, безусловно, самым ярким подробным описанием репертуара и представления» [1, с. 46]. Савушкина выделила самое главное для писателя: в нечеловеческих условиях каторги живой остается народная душа: «Представление преобразило каторжников, и зрителей, и актеров, выявило лучшие их качества» [там же, с. 47]. Она приводит пространную цитату из текста «Записок», делая акцент на размышлениях Достоевского о природе народного театра.
Михнюкевич В. А. также отмечает показ Достоевским «нравственного воздействия народного искусства на самих участников постановки и на зрителей. Повествователя поражает, – пишет автор статьи, – “странный отблеск детской радости” и на лицах, в обычное время несущих на себе следы порока и преступлений. Так реализуется творческое кредо писателя – “найти в человеке человека”: под благотворным воздействием народного театра происходит возвращение грабителей и убийц к детству и человечности, восстанавливаются утраченные связи с миром» [3].
В письме брату Михаилу Ф.М. Достоевский отмечал, что на каторге он узнал русский народ «так хорошо, как может быть, не многие знают его»[3] и вместе с миром простого человека он открыл себе и представил миру часть народного искусства в его простоте, но с пониманием необыкновенной силы и непостижимой глубины.
Однако открывая для себя жизнь, мировоззрение и культуру простого народа, писатель заключает: «Стоит только снять наружную, наносную кору и посмотреть на самое зерно повнимательнее, поближе, без предрассудков — и иной увидит в народе такие вещи, о которых и не предугадывал. Немногому могут научить народ мудрецы наши. Даже, утвердительно скажу, — напротив: сами они еще должны у него поучиться».
В «Записках из Мертвого дома» Ф. М. Достоевский говорит о фольклорной специфике репертуара народного театра, в который входят «такие театральные пьесы, которые, казалось бы, никому не известны, может быть нигде никогда не напечатаны, но которые сами собой откуда-то явились и составляют необходимую принадлежность всякого народного театра в известной полосе России». О признаках фольклорности он рассуждает и далее: «Я верить не хочу, чтобы все, что я потом видел в нашем острожном театре, было выдумано нашими же арестантами. Тут необходима преемственность предания, раз установленные приемы и понятия, переходящие из рода в род и по старой памяти»[4] Со страниц «Записок» звучит призыв изучать это явление: «Очень бы и очень хорошо было, если б кто из наших изыскателей занялся новыми и более тщательными, чем доселе, исследованиями о народном театре, который есть, существует и даже, может быть, не совсем ничтожный» [7, с. 343].
В. А. Михнюкевич отмечает, что, по воспоминаниям товарища Достоевского по омской каторге Ш. Токаржевского, писатель был режиссером поставленных каторжанами спектаклей. Однако из самого текста «Записок» это не вытекает. В них писатель – сторонний наблюдатель происходящего. Трудно согласиться и со следующим утверждением автора статьи названного выше сайта: «Он ввел в обиход это понятие [«народный театр»], а само словосочетание, обозначающее его, превратилось со временем в общеупотребительный научный термин» [3]. Как мы убедились, Ф. М. Достоевский хорошо понимал и чувствовал фольклорную природу народных постановок, но причислять его к теоретикам фольклора, положившим начало целому направлению фольклористики, вряд ли уместно. Из «Записок» ясно, что «народным театром» писатель называл в основном любительские постановки «непечатных» пьес, широко бытовавшие по всей России. Более того, он считал основным носителем репертуара – помещичью дворню: «Я даже думаю, что многие старинные пьесы расплодились в списках по России не иначе, как через помещичью дворню. У прежних старинных помещиков и московских бар бывали собственные театры, составленные из крепостных артистов. И вот в этих-то театрах получилось начало нашего народного драматического искусства, которого признаки несомненны» [7, с. 343]. Но о народном театре существуют упоминания еще с XVII века. Кроме того, фольклористы вкладывают в этот термин более широкий смысл [8, 9].
Теперь остановимся на том театральном репертуаре, который представили каторжане и который описал Ф. М. Достоевский. Об этом также подробно писала Н. И. Савушкина. В. А. Михнюкевич, отмечает, что кроме описанных, «Достоевский знал и другие пьесы народного театра, об этом в частности свидетельствует ироничный комментарий редактора “Гражданина” в статье “Стена на стену” к факту чиновничьего самодурства, где Достоевский-публицист упоминает и цитирует популярную в “солдатском или арестантском театре” народную драму “Лодка”» [3].
Отметим один нюанс из «Записок из Мертвого дома», на который авторы упомянутых статей не обратили внимания. Процитирую: «Арестанты, как дети, радовались малейшему успеху, тщеславились даже. “Ведь кто знает, – думали и говорили у нас про себя и между собою, – пожалуй, и самое высшее начальство узнает; придут и посмотрят, какие есть арестанты. Это не простое солдатское представление, с какими-то чучелами, с плывучими лодками, с ходячими медведями и козами. Тут актеры, настоящие актеры, господские комедии играют; такого театра и в городе нет”»[7, с. 342]. В этом фрагменте интересно не только свидетельство о том, что в Омске в то время профессионального театра не было[5], но главное в том, что каторжане – постановщики спектаклей – дистанцировали себя от актеров, разыгрывающих народные драмы.
На наш взгляд, вряд ли можно согласиться с Н. И. Савушкиной, которая объединила в единый сибирский репертуарный ряд «Шайку разбойников» («Лодка»), «Царя Максимилиана», «Царя Ирода» (в вертепе) и описанные Достоевским спектакли «Кедрил-обжора», покойницкую игру (тип «Мавруха), инсценировку сказки о хитрой жене [1, c. 58]. Если первые три произведения имеют фольклорную природу, то следующие (описанные Достоевским) можно отнести к разряду любительских спектаклей. При составлении анталогии «Народный театр» (совместно с А. Ф. Некрыловой), Савушкина поправит эту неточность, выделив пьесы любительских театров в отдельный раздел. Во вступлении к разделу читаем: «Три пьесы, публикуемые в этом разделе, представляют собою как бы другое направление, в котором бытовала народная драма в конце XIX – начале XX века <…> произведения малоизвестных и совсем неизвестных сочинителей, которые, зная народные вкусы, создавали на основе популярных драматических произведений, шедших на театральной сцене, а также лубочных повестей и традиционных народных драм, “пьесы для народа”» [10, с. 233–234]. Такие произведения в современной фольклористике причислили бы к явлению «третьей культуры»: имеющему индивидуальную авторскую основу, но еще не вполне оторвавшемуся от народной эстетики [13]. К этому типу, скорее всего, можно отнести спектакль каторжан под названием «Кедрил-обжора». Сценку об ожившем покойнике тоже вряд ли можно включить в устойчивый репертуар народных драм. Савушкина назвала её «покойницкой игрой (типа «Мавруха») [1, с. 58]. Однако сравнение опубликованного текста «Мавруха» [10, с. 48–52] с описанием Достоевского показывает, что это совершенно разные типы спектаклей. Первый издатели отнесли к сатирической драме. Актеры произносят текст и разыгрывают определенный сюжет. У Достоевского – это короткая «пантомима фантастического свойства». Она «заключилась балетом. Хоронился мертвец. Брамин с многочисленной прислугой делает над гробом разные заклинания, но ничто не помогает. Наконец раздается "Солнце на закате”, мертвец оживает, и все в радости начинают плясать. Брамин пляшет вместе с мертвецом, и пляшет совершенно особенно, по-брамински <…>» [7, с. 356]. Таким образом, перед нами перенесенная на сцену одна из сценок, часто разыгрываемая на Рождество ряжеными. Такие действия ряженых, строго приуроченные к святочному периоду, фиксировались фольклористами и этнографами в разных регионах России. И, наконец, инсценировку сказки о хитрой жене тоже вряд ли можно отнести к устойчивому театральному репертуару. Это так же пантомима, и в ней все зависит от фантазии и импровизации актеров, прекрасно знающих сюжетные ситуации народных бытовых сказок.
Несмотря на то, что каторжане, готовящие и разыгрывающие свои постановки, пытались отделить себя от сугубо народного театра (о чем шла речь выше), через описание Ф. М. Достоевского мы обнаруживаем ряд черт, очень сближающих их действо с народным театром. Это отсутствие или крайняя бедность декораций. Возможно, конечно, что арестанты просто не имели возможности их соорудить, иначе бы использовали. Но очень интересна реприза Достоевского о посыле к воображению зрителей: «Замечу, что наши декорации очень бедны. И в этой, и в предыдущей пьесе, и в других вы более дополняете собственным воображением, чем видите глазами <…>. Но зрители невзыскательны и соглашаются дополнить воображением действительность, тем более, что арестанты к тому очень способны: “Сказано сад, так и почитай за сад, комната так комната, изба так изба – все равно и церемониться много нечего”» [7, с. 354].
Еще одно сходство состоит в том, что женские роли играют мужчины. Понятно, что Достоевский описывает сугубо мужскую область каторжной жизни. О женщинах почти ничего не говорится в «Записках». Но, с другой стороны, эта особенность была характерна и для народного, и для средневекового театра, и даже для помещичьего.
В то же время в «Записках из Мертвого дома» хорошо показаны отличия народной драмы от того театра, который организовывали каторжане. Сам писатель, конечно, на этом акцент не делает. Но из его описания они хорошо проступают. Это прежде всего организация пространства. В народном театре зрители не отделены от актеров сценой. У каторжан же была ориентация на профессиональный театр: сцена сооружена отдельно, зрительные места – перед сценой и по бокам на нарах и печи (это лучшие места), а там уж – кто как пристроится. В народном театре, естественно, не было занавеса, арестанты же соорудили его с особым старанием. Вот как описывает эту деталь Достоевский: «Прежде всего меня поразила занавесь. Она тянулась шагов на десять поперек всей казармы. Занавесь была такою роскошью, что действительно было чему подивиться. Кроме того, она была расписана масляной краской: изображались деревья, беседки, пруды и звезды. Составилась она из холста, старого и нового, кто сколько дал и пожертвовал, из старых арестантских онучек и рубах, кое-как сшитых в одно полотнище, и, наконец, часть ее, на которую не хватило холста, была просто из бумаги, тоже выпрошенной по листочку в приказах. Наши же маляры <…> позаботились раскрасить и расписать её. Эффект был удивительный. Такая роскошь радовала даже самых угрюмых и самых щепетильных арестантов» [7, с. 345].
В описании музыкальной сставляющей представлений Ф. М. Достоевскому нет равных, он подробно описывает кто, на чём, что и как играл.
«Игрались все плясовые мотивы». Наигрыш «Сени, мои сени», исполняемый в начале и после интермедии, Достоевский называет увертюрой. «Оркестр начинает камаринскую». «Камаринская не умолкает во все продолжение пантомины».
«Наконец раздается «Солнце на закате» [перед ожившим мертвецом]» (Музыковедам ещё предстоит выяснить – что звучало: солдатская «Солнце на закате, время на утрате» или духовый стих и была ли это песня).
Описывает состав оркестра: «Вот заиграл оркестр… Этот оркестр стоит упоминания. Сбоку, по нарам, разместилось человек восемь музыкантов: две скрипки (одна была в остроге, другую у кого-то заняли в крепости, а артист нашелся и дома), три балалайки — все самодельщина, две гитары и бубен вместо контрабаса.
Достоевский открывает для себя, а впоследствии для всего мира, особенности народной музыкальной культуры, исполнительское мастерство народных музыкантов, так восхитивших незадолго до этого и вдохновивших М.И. Глинку на написание Камаринской: «…балалайки были неслыханные. Проворство переборки струн пальцами решительно равнялось самому ловкому фокусу. Игрались все плясовые мотивы. В самых плясовых местах балалаечники ударяли костями пальцев о деку балалайки; тон, вкус, исполнение, обращение с инструментами, характер передачи мотива — все было свое, оригинальное, арестантское. Один из гитаристов тоже великолепно знал свой инструмент. Это был тот самый из дворян, который убил своего отца. Что же касается до бубна, то он просто делал чудеса: то завертится на пальце, то большим пальцем проведет по его коже, то слышатся частые, звонкие и однообразные удары, то вдруг этот сильный, отчетливый звук как бы рассыпается горохом на бесчисленное число маленьких, дребезжащих и шушуркающих звуков. Наконец, появились еще две гармонии. Честное слово, я до тех пор не имел понятия о том, что можно сделать из простых, простонародных инструментов; согласие звуков, сыгранность, а главное, дух, характер понятия и передачи самой сущности мотива были просто удивительные. Я в первый раз понял тогда совершенно, что именно есть бесконечно разгульного и удалого в разгульных и удалых русских плясовых песнях». Писателю не понравились скрипки – возможно, скрипичные народные наигрыши без кантилены были непривычны слуху: «Скрипки только визжали и пилили».
Открывая мир народной традиции, он восхищается и гордится искусством музыкантов: «Начинают тихо, едва слышно, но мотив растет и растет, темп учащается, раздаются молодецкие прищелкиванья по декам балалайки… Это камаринская во всем своем размахе, и, право, было бы хорошо, если б Глинка хоть случайно услыхал ее у нас в остроге». [7, с. 354]. Заметим, что первое исполнение «Камаринской» М. И. Глинки состоялось в марте 1850 года, когда Фёдор Михайлович уже находился в Омской крепости.
Все это, вместе взятое, позволяет отнести арестантский театр, описываемый Достоевским, к явлениям «третьей» культуры, по-своему яркой, интересной и требующей дальнейшего пристального внимания исследователей.
А теперь перейдем непосредственно к свидетельствам о бытовании театра и еще раз обратимся к «Запискам из Мертвого дома». Во-первых, вспомним, что арестанты отделяли подготавливаемые ими спектакли от «простых солдатских представлений» (см. выше) [7, с. 342]; во-вторых, – писатель называет ту среду, в которой бытует народный театр, и в которой нужно проводить соответствующие разыскания: «Искать их надо у солдат, фабричных, в фабричных городах и даже по некоторым незнакомым бедным городкам у мещан. Сохранились они тоже по деревням и по губернским городам между дворнями больших помещичьих домов» [7, с. 343]. В-третьих, – интересно свидетельство о том, откуда пришел текст пьесы «Кедрил-обжора». «Название меня очень заинтересовало; но как я ни расспрашивал об этой пьесе – ничего не мог узнать предварительно. Узнал только, что взята она не из книги, а «по списку»; что пьесу достали у какого-то отставного унтер-офицера, в форштадте, который, верно, сам когда-нибудь участвовал в представлении ее на какой-нибудь солдатской сцене» [там же].
Даже по этим беглым замечаниям Ф. М. Достоевского можно заключить, что разыгрывали народные и любительские спектакли солдаты. Это подтверждается и разысканиями Н. И. Савушкиной. Приводя в своей статье различные информации, зафиксированные разыгрывание народной драмы в Сибири, она делает вывод, что наряду с бытованием народного театра в школьной, крестьянской, фабрично-заводской, тюремной и приисковой среде народные драматические произведения разыгрывались и в среде солдатской [1, с. 58].
О том, что в Омске народные драматические произведения бытовали именно среди солдат, свидетельствует второй указанный нами источник – информации из Тобольских губернских ведомостей. В № 8 за 1958 год приводится статья из «Листка из Омска» с подзаголовком «Театр. Концерты. Святочные представления у простого народа. Недостаток простонародных удовольствий» Автор публикации скрыт под псевдонимом «Говорун». «Говорун» отмечает, что главными развлечениями простого народа «остаются шарманщики, бухарцы с обезьянами, цыгане с медведем и другие пешие артисты» «На святках представляют “комедии” солдаты. Народ большими массами собирается слушать две едва уцелевшие мистерии о царе Ироде, убивающем младенцев, и царе Максимилиане, который казнит сына своего Адольфа за принятие им христианства» [14]. Далее следует подробное описание содержания «Царя Максимилиана» [см. Приложение № 1] и очень ценное для нас замечание: «Эти народные представления даются в казармах. Особенной сцены не устраивается, зрители сидят кругом на нарах, а между ними на полу идет представление» [там же]. Отсутствие сцены – как раз та черта, которая отличает народную драму от любительских спектаклей, описанных Ф. М. Достоевским.
Далее автор ратует о «заведении» в городах простонародных театров, «в которых давались бы понятные народу драматические произведения, а не показывались бы одни фокусы и кривлянья», и их обустройстве. В конце заметки приводит цитату из столичного журнала, автор которой сетует на то, что никто не заботится о развлечениях простого народа, встает на защиту народных празднеств. Отсутствие и упадок последних считает причиной того, что простой люд деградирует и спивается [там же, с. 183].
Но вернемся к свидетельствам о бытовании народной драмы пока в пределах городского пространства. Частично искомая картина вырисовывается из очерка Д. И. Попова Культурная и научная жизнь». В очерке несколько раз упоминается о народной драме. Первый раз там, где говорится о том, что «значительное место в жизни населения Омска занимали религиозные праздники» [5, с. 182]. Автор отмечает популярность народных гуляний «На Святках, продолжавшихся от Рождества до крещенского сочельника в Омске “с 3 часов пополудни и до 4 часов утра” шли катания. “Солдаты, казаки и артиллеристы представляли “Царя Максимилиана”, “Царя Ирода” и “Лодку”. С 7 часов вечера разъезжали маскированнные с музыкантами», – писал омский корреспондент в «Тобольские губернские ведомости» в 1858 г.» [там же]. Д. И. Попов, получается, располагал иной информацией из Тобольских губернских ведомостей [15], нежели мы. Пока нам не представилась возможность найти и эту заметку. Но она лишний раз подтверждает, что в г. Омске исполнение народных драматических произведений солдатами происходило на святках.
Казачий театр. Фотография 1890-х гг. из фондов ОГИК музея
Второе свидетельство из очерка Д. И. Попова касается воспитанников Войскового казачьего училища, которые разыгрывали любительские театральные спектакли. «Эти спектакли, – пишет Попов, – выросли из традиционных святочных представлений». «Репертуар состоял преимущественно из пьес развлекательного характера, таких как “Лодка”, “Потешный Гаяр” и др.» [5, с. 189] То есть народные драматические произведения были здесь первоначальной основой. Впоследствии, как отмечает автор очерка, репертуар изменился в сторону литературных произведений.
В одной из иллюстраций к названному очерку представлены эскизы В. Е Татлина к народной драме «Царь Максимилиан» (сам Царь и Кумерская Венера) из фондов Государственного центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина (Москва) [там же] [см. Приложение № 2]. И хотя сами рисунки к омской истории не относятся, но в комментариях к ним сказано: «На святках омичи могли посмотреть старинную народную драму “Царь Максимилиан” в “исполнении солдат, казаков и артиллеристов” Омской крепости. В мистерии рассказывалось о том, как царь-язычник требует от сына-христианина поклонения “кумерской богине”» [там же]. К сожалению, источники двух последних свидетельств не указаны. Из иллюстраций для нашей темы интересна также фотография 1890-х гг. казачьего театра из фондов ОГИК музея [5, с. 190] [см. Приложение № 3].
От информаций о разыгрывании народных спектаклей в городе прейдем к материалам, зафиксированным на территории области. Таковых три. О первом мы узнаем из уже названной выше статьи Н. И. Савушкиной «Народный театр в Сибири» [1]. «Публикуемый ниже текст “Шайки разбойников”, – пишет автор статьи, – записан участниками диалектологической экспедиции Омского педагогического института Е. Коноваловой, Г. Одинцовым, О. Свешниковой, В. Солониной в с. Усть-Тара Тарского района Омской области 1 августа 1958 года от Василия Зиновьевича Завязочникова, 1880 г. р., коренного сибиряка, родом из Каинска. В Усть-Таре живет с 1902 г., занимается рыбным промыслом и ремеслами» [1, с. 55]. Время разыгрывания спектакля Савушкина определила как 90-е гг. XIX – начало XX века.
Замечательно, что автор статьи не ограничилась только публикацией текста, а привела все информации, сопутствующие ему. Это и описание деталей костюмов и дополнения сестры исполнителя А. З. Таракановой, которая, в частности, отмечает, что пьесу разыгрывали на винокуренном заводе в Каинске (ныне Куйбышев Новосибирской области). «Здесь не играли этого розыгрыша, только там», – вносит существенное уточнение Тараканова [там же] [см. Приложение № 4].
«Лодка» не имела канонического текста и существовала в различных вариантах, но основной сюжет ее неизменен: атаман разбойничьей ватаги отправляется в очередной водный поход. Содержание зрелища строится на стержневом диалоге: грозный атаман расспрашивает есаула, что виднеется вдали. Декораций народному театру не полагалось, сели клином – вот и лодка, раскачались – непогода, погремели листом жести – гром. Живописная банда разбойников может щеголять нарочито ненастоящими усами и бородами, например, из соломы. В основе действа – стихия народных песен. Текст пронизан устойчивыми словесными формулами обращений при выходе персонажей на сцену, в игре актеров также вырабатывались традицией условные устойчивые жесты.
Все названные особенности народной постановки демонстрирует публикуемый Ниной Ивановной текст. Для доказательства его традиционности она проводит сравнительный анализ омской записи и текстов из сборника Н. Е. Ончукова [16, с. 88–98] и Г. С. Виноградова [17, с. 33]. Савушкина отмечает, что к печати текст подготовлен Т. Г. Леоновой «по рукописи, хранящейся в архиве кафедры русского языка Омского педагогического института. Редактирование его состояло в незначительном изменении расположения строк, унификации обозначения действующих лиц в диалоге (они были указаны не везде), в замене транскрипции написанием по правилам современной орфографии, пунктуации и грамматика. В последнем случае мы делаем исключение для форм, которые влияют на ритмику и интонационный рисунок текста» [1, c. 56].
К сожалению, экспедиционная тетрадь с записью «Розыгрыша» в диалектологическом архиве Омского государственного педагогического университета утрачена, и нам не удалось ознакомиться с оригиналом. Так как запись из транскрипции была адаптирована к нормам современного русского языка, то оказался стертым колорит старожильческого говора. Но, к счастью, пусть в адаптированном виде, но публикация Н. И. Савушкиной сохранила ценный фольклорный текст, который мог быть утрачен навсегда [см. Приложение № 4].
Вторая и третья информации о народной драме зафиксированы в 1979 году в с. Астыровка Горьковского района Омской области. Уже после опубликования названной выше статьи Савушкиной преподаватель кафедры русской и зарубежной литературы Омского пединститута Л. В. Новоселова нашла в фольклорном архиве названные информации, скопировала их и отправила автору статьи. Нина Ивановна проанализировала и опубликовала присланный материал в статье «Новые записи народной драмы в Сибири» [4]. При этом, правда, она, по непонятной причине, даже не упомянула, кому принадлежит заслуга обнаружения текстов в архиве.
От М. Е. Антоненко, 1898 г. р. Л. М. Белкиной и группой студентов филфака был зафиксирован пересказ постановки «Царь Максимилиан» Исполнительница уточнила, что в с. Соснино ставила пьесу «украинская молодежь». Другими сведениями и маг-записью рассказа архив не располагает. Текст опубликован Н. И. Савушкиной по копии, сделанной Л. В. Новоселовой [2: ЭК-3/79, № 53] [см. Приложение № 5].
В этом же селе теми же собирателями от Е. Ф. Мыкиной, 1910 г. р. был зафиксирован рассказ о постановке драмы «Лодка». Исполнительница назвала ее просто «Спектакль». Этот текст и включенные в него песни есть и на магнитофонной пленке [2: МАГ-1/79, № 3]. Мы прослушали магнитофонную запись, сравнили ее с текстом в экспедиционном блокноте и публикацией и обнаружили следующее: публикация сделана по копии экспедиционного блокнота, текст которого представляет собой плохую расшифровку маг-записи собирателями. Допущены ошибки в произношении некоторых слов, опущены интересные ремарки исполнительницы, есть ошибки в расположении строчек и т. п. Досадно, что именно в таком виде, по публикации Н. И. Савушкиной астыровский текст известен теперь в научных кругах.
Подробная текстовая расшифровка с магнитофонной ленты сделана А. В. Веселкиной. Нотная расшифровка – О. Г. Сидорской и впервые опубликована в информационно-методическом сборнике для работников культуры и образования «Егорий Хоробрый: Всероссийский фестиваль русской традиционной культуры» (2010) [20, с. 32–33]. Этот материал мы размещаем ниже.
Н. И. Савушкина путем сравнительного анализа сделала вывод, что оба текста имеют украинско-белорусское происхождение. Основное население Астыровки, где они были зафиксированы, сформировано переселенцами из Черниговской губернии. Но Астыровка не имеет отношения ни к «пути» текстов в Сибирь, ни к их бытованию. М. Е. Антоненко назвала местом постановки «Царя Максимилиана» с. Соснино Горьковского района. Е. Ф. Мыкина рассказывала, что «спектакль» («Лодка») был поставлен в с. Михайловка того же района приезжими братом с сестрой и «их товарищем» (откуда они приехали, собиратели, к сожалению, не уточнили). Из рассказа исполнительницы известно только, что «приезжие» эти воспринимались чужими в селе, «их у нас сщатали за бедных». «Ну, оны, видно, понимали кое-что в этом деле, собрали себе молодежи и делали эту пьесу». С постановкой выезжали и в соседнюю Покровку: «И в нашей деревне ставили, и потом ездили в Покровку мы. Очень хорошо ее проводили. Она веселая, смеялися люди, антиресная». Следующие слова Е. Ф. Мыкиной свидетельствуют о том, что бытование «спектакля» не было характерным для перечисленных населенных пунктов: «Ведь ее поставили, эти люди уехали, так этим и закончилось. Больше нигде ее не слышно и не видно…» [2: МАГ-1/79, № 3]. Время постановки – примерно, 1927–1928 гг.
Фрагменты рассказа Е.Ф. Мыкиной:
И очень ценно пожелание исполнительницы, прямо обращенное к фольклористам, недаром мы его вынесли в эпиграф к статье: «Вот мы ее поставили. И почемуй-то я ее запомнила, и всё время я говорила, что охота мне было комуй-то передать, чтобы ктой-то сделал ее <…> может быть где-нибудь сделали бы ешо ее люди…» [там же].
Пожеланию носительницы традиции суждено было сбыться. В 1990-е годы тогда еще студентка Новосибирской консерватории им. М. И. Глинки, а ныне кандидат искусствоведения, доцент кафедры музыкального искусства Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского Е. Э. Комарова увлеклась народной драмой, обратилась к статьям Н. И. Савушкиной и фольклорному архиву Омского государственного педагогического университета. На основе вышеупомянутой маг-записи 1979 г. она занялась интонированием текста, изучением песенных влияний на традиционный текст. В последующем результаты исследования были отражены в ее статьях [18, 19]. В ходе работы над материалом выяснилось, что бабушка Елены Эрнстовны Притчина (в девичестве Оржанникова) Аграфена Александровна (1910-1995) вспомнила, как в селе Дубровино Новосибирской области разыгрывали эту драму (подробностей, к сожалению, она не смогла рассказать). Е. Э. Комарова задумалась над возможностью приобщения к постановке народной драмы детей в рамках досуговой деятельности. В результате она в тех же годах помогала осуществить постановку драмы «Лодка» Вячеславу Владимировичу Асанову с его Ансамблем сибирской песни из г. Новосибирска.
Видеозапись постановки народной драмы «Лодка» Ансамблем сибирской песни в 1991 году.
Видеозапись постановки народной драмы «Лодка» Ансамблем сибирской песни в 1993 году.
Видеозапись постановки народной драмы «Лодка» Ансамблем сибирской песни в 1995 году.
Иммерсивные спектакли «Царь Максимилиан» и «Лодка» усилиями фольклористов-практиков вновь могут стать «живой традицией» в рамках фольклорных праздников и фестивалей, этнотуристических туров Для большинства профессиональных и любительских театров спектакли народной драмы будут и открытием традиции, и воплощением новомодных веяний.
На профессиональной сцене сегодня «Лодку» представляет Калужский областной драматический театр. Играют её не как ярмарочное действо и балаган, а, скорее, как ритуал, мистерию. Так оказалось возможным сделать явной реально существующую глубину старинных текстов.
ЛИТЕРАТУРА
1.Савушкина Н. И. Народный театр в Сибири // Фольклор и литература Сибири. Вып 1. – Омск: Типография изд-ва «Омская правда», 1974 г., С. 43–68.
2. Фольклорный архив Омского государственного педагогического университета.
3. Михнюкевич В. А / Сетевое издание «Федор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества / Сайт: https://fedordostoevsky.ru/research/aesthetics-poetics/174/ Дата обращения 2.09.2021 г.
4. Савушкина Н. И. Новые записи народной драмы в Сибири // Фольклор и литература Сибири. – Омск: Омская областная типография, 1981 г., С. 120–128.
5. Попов Д. И. Культурная и научная жизнь // Энциклопедия г. Омска: в 3 т. / под ред. Г. А. Павлова, Л. В. Новоселовой С. Г. Сизова. Т.1: Омск: от прошлого к настоящему (период с 1716 по 2008 год). – Омск: Изд. Дом «ЛЕО», 2009 г., С. 180–212.
6. Вайнерман В. С. «Поручаю себя Вашей доброй памяти» (Ф.М. Достоевский и Сибирь). 4-е изд. и доп. – Омск: Изд-во ОмГПУ, 2020 г., 400 с.
7. Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома // Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 15-ти т. Т. 3. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1988 г.
8. Савушкина Н. И. Русский народный театр. – М.: Наука, 1976 г., 152 с.
9. Некрылова А.Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища. Конец XVIII – начало XX века. – СПб.: Азбука-классика, 2004 г., 256 с.
10. Фольклорный театр. Сборник / Сост, вступ. статья, предисловия к текстам и комментарии А. Ф. Некрыловой и Н. И. Савушкиной. – М.: Современник, 1988 г., 479 с.
11. Корнеева Н. В Омске был свой Большой театр, а первым в истории города стал Оперный дом // Еженедельник «Аргументы и факты». 2019, № 24 https://omsk.aif.ru/culture/v_omske_byl_svoy_bolshoy_teatr_a_pervym_v_istorii_goroda_stal_opernyy_dom Дата обращения – 17.09.2021 г.
12. Андреев Иван Григорьевич // Омская область на карте. Сайт / http://www.omskmap.ru/point/omsk/person/32. Дата обращения – 17.09.2021 г.
13. Поздеев В. А. «Третья культура». Фольклор. Постфольклор // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Сборник докладов.. Том 1. – М.: Государственный республиканский центр русского фольклора, 2005 г., С. 300–308.
14. Листок из Омска //Тобольские губернские ведомости 1958, № 8 // Тобольские губернские ведомости: сотрудники и авторы: антология тобольской журналистики конца XIX – начала XX в. / Сост. Ю.Л. Мандрика. – Тюмень: Мандр и К, 2004 г., С. 181–183.
15. Известия, сообщенные из Омска // Тобольские губернские ведомости. – 1858 г. - № 8 – Часть неофиц.
16. Ончуков Н. Е. Северные народные драмы – СПБ., 1911 г.
17. Виноградов Г. С. Материалы для народного календаря русского старожильческого населения Сибири. – Иркутск, 1918 г.
18. Комарова Е. Э. Использование некоторых традиционных форм фольклора в организации музыкальных занятий с детьми // Дети и народные традиции (тезисы доклада научной конференции) / Материалы Пятых Виноградовских чтений – Челябинск: Изд-во Челябинск. гос. ун-та, 1991 г., С. 258–269.
19. Комарова Е. Э. Народная драма «Лодка» в прошлом и настоящем, её место в структуре досуга // Проблемы и перспективы развития досуговой деятельности (тезисы доклада научной конференции) / Тезисы межвузовской конференции. – Омск: Изд-во омского филиала АГИК, 1991 г., 34-36 с.
1 От англ. immersive – создающий эффект присутствия, погружения.
2 Особенное, специфичное пространство.
3 Из письма 30.01 – 22.02.1954 г., Омск
4 Здесь и далее курсив авторов статьи.
5 Началом организации профессионального театра в Омске можно считать 1872 г. [11]. Первый любительский театр в городе появился еще в XVIII веке. Его основатель – Иван Григорьевич Андреев. В дневнике Андреева, названном «Домовая летопись», есть такие строки: «В сию ж зиму, к рождественской неделе, учреждён от генерала был в чертежной оперный дом, где и чинили представления разных трагедий и комедий под смотрением и предводительством моим, причём на расходы со зрителей собиралось довольно денег и употреблялись на разные платья и уборы». Зима 1764-1765 годов стала первым сезоном Оперного дома Ивана Андреева [11; см. также: 12]