Сказочная традиция русских старожилов (чалдонов) Большеуковского района Омской области в репертуаре А.С. Кожемякиной

Говорить о сказочных традициях одного района области возможно лишь при наличии достаточного количества записей. В этом отношении Большеуковскому району Омской области повезло. В 1951 г. участниками первой фольклорной экспедиции Омского пединститута им. А.М. Горького было записано в разных селах района и от разных исполнителей 50 текстов. В период с 1953 по 1957 г. известным омским краеведом и собирателем фольклора Иваном Семеновичем Коровкиным (1919–1977) было зафиксировано 40 текстов от одной рассказчицы – Анастасии Степановны Кожемякиной.

Участниками экспедиции 1982 было записано 5 сказок. И дополнили эту достаточно солидную коллекцию записи 2000 года. Таким образом, получился достаточный корпус текстов, позволяющий охарактеризовать бытовавшие в районе сказочные традиции.

Большеуковский район Омской области – район особенный. Своим формированием многие из его населенных пунктов, объединенные в названную административную единицу только в 1924 г., обязаны Московско-Сибирскому тракту. Это говорит о достаточно однородном населении – русском старожильческом («чалдоны»). Хотя в это однородное в целом население так или иначе вкраплялись иное, появление которого обусловлено переселенческими процессами.

Сказки были записаны в 10 населенных пунктах. Это Савиново, Ангаслы, Большие Уки, Поспелово, Тарбажино, Караульное, Форпост, Верхние Уки, Чебурлы, Становка.

Все перечисленные села и деревни (кроме Савиново) располагались недалеко друг от друга (см. карту в приложении), так что участники экспедиции 1951 г. могли в них побывать в течение одного экспедиционного выезда. Ангаслы, Тарбажино, Караульное, Чебурлы ныне не существуют [Яшин, Машкарин, 1991, с. 23].

Отдельно, совсем в другом «крыле» района (ближе к району Усть-Ишимскому), располагалось с. Савинское (ранее Тавинское). Оно было волостным центром. По составу населения – русское старожильческое. В настоящее время оно числится в списке исчезнувших деревень [Яшин, Машкарин, 1991, с. 23].

Именно здесь в 1888 году родилась сказочница Анастасия Степановна Кожемякина, о репертуаре которой и пойдет речь в этой статье.

Анастасия Степановна Кожемякина

Как уже было сказано ранее, от этой сказочницы в 1950-е гг. зафиксировано 40 сказок. Сказки разнообразны по жанровому составу: богатырская, волшебные, бытовые, о животных, сатирические. Запись такого количества сказок от одного исполнителя – большая удача, так как дает возможность исследовать не только манеру «сказывания» одного исполнителя, но и увидеть процессы бытования традиции в целом. Репертуар А.С. Кожемякиной может стать основой для сравнительного анализа текстов, зафиксированных в Большеуковском районе от других рассказчиков.

О судьбе Анастасии Степановны обстоятельно и тепло написал И.С. Коровкин в предисловии к изданным сборникам сказок Кожемякиной [К ожемякина 1968, Кожемякина 1973]. Он писал о том, что детство сказочницы было тяжелым. Ее мать Ульяна Ивановна с пятнадцати лет осталась круглой сиротой, шестнадцатилетней вышла замуж в семью, где было 18 человек. «С тех пор не видела уж счастья до конца жизни. С одной стороны, сложные отношения с родными мужа, с другой – забота о детях (а их у Ульяны Ивановны было 16 человек), тяжелый труд рано подорвали здоровье У.И. Калининой, и она скончалась в возрасте 50 лет. Но больше всего в ранней смерти Ульяны Ивановны повинен ее муж».  Он был деспотом в семье, пьянствовал, избивал жену, плохо относился к детям. И.С. Коровкин приводит рассказ Анастасии Степановны: «Он охотничал, бил белок, лису, волков (ставил капканы), ходил с рогатиной на медведей, летом уток стрелял. Как с охоты придет, неделю гулят. Раз так избил мать, что кровью исходила. И трезвый бил ее и издевался всяко над нами. Возьмет ночью выпустит коней поить на реку (хотя мы говорим ему, что напоили), они уйдут, мы с матерью идем искать. А то придет пьяный, поставит меня, пятнадцатилетнюю, на колени, и я стою минут пятнадцать».

У Степана Калинина было большое хозяйство: кони, коровы, овцы, птицы. Вся забота о нем лежала на плечах матери и дочери. В 9 лет Настя уже начала боронить. И.С. Коровкин приводит ее воспоминания: «Бывало, залезть на кобылу не могу. Верчусь, верчусь, кобыла за одежду хвататся, я плачу, еле залезу. А позже пахать стала, за сеном, за дровами ездила. Я пашу, а отец под березой спит» [1973, с. 4-5].

В замужестве жизнь Анастасии Степановны тоже была нелегкой. Было у нее 14 детей. Часть умерла в возрасте 6-7 лет Коровкин приводит воспоминание Кожемякиной: «Росло сразу по 5-6 человек. По две зыбки висело. Ткать станешь, одной ногой качашь, а другая по подножкам ходит <…> плохо было и с питанием, и с одеждой. Юбки на рубахи ребятишкам перешивала. Шубу на картофель променяла…». А еще нужда заставляла батрачить: «Еще солнышко только всходить будет, а ты уже идешь к дядюшке чужому работать. Работашь дотемна и ночь работашь. Стемнятся, снопы-то таскашь, еле идешь, за снопы запинашься. Бывало, на полосе принесешь, через восемь дней на работу…» [1973, с. 5].

Коровкин пишет о том, что сказки Анастасия Степановна переняла от деда по отцу Ивана Калинина, дяди Николая Ивановича Калинина, но в большей степени, от своей матери Ульяны Ивановны. «Последняя, – отмечает Коровкин, – видимо, была незаурядной сказочницей, и послушать ее сказки приходили многие. “Полна изба к нам набиралась, – вспоминала А. С. Кожемякина, – мужики на полу, на лавке, бабы пряли. Отец любил ходить слушать”» [Кожемякина, 1973, с. 5]. Сама Анастасия Степановна начала рассказывать сказки с 15 лет: сначала девчонкам и мальчишкам, а затем, по словам сказочницы, «когда стала бабой, – всем жителям села» [там же]. «Где она их только не рассказывала! – восклицает далее И. С. Коровкин – И в избе за прялкой, за шитьем, и у двора – на лавочке, на бревне – в праздничный день, и в бане, когда летом вечером бабы “куделю чесали”, и на гулянках… “По полной избе было, – говорила Анастасия Степановна, – <…> Рассказываешь, а сама работаешь. Вечер посидишь и полумотник напрядешь”» [Кожемякина, 1973, с. 6]. И еще одно ее свидетельство: « “Мать каждый вечер сказывала, теперь я и днем, и вечером сказываю”. Сказочницу охотно слушают и дети, и взрослые. Анастасия Степановна даже на гулянках рассказывает. “У Серденко гуляли, я им сказки весь вечер сказывала”» [ФА ОмГПУ: Р-37 (К-19/53, № 1)].

Казалось бы, при такой тяжелой жизни и у матери, и у самой Анастасии Степановны разве до сказок было? Но, видимо, в том-то и дело, что фольклор в то время не был чем-то искусственным и извне привнесенным, а частью повседневной жизни; частью, без которой жизнь была бы неполной, не органичной. И, видимо, в каждой семье и песни (обрядовые и лирические) знали, и былички, и предания и несколько сказок для личной семейной потребности. Но так же, как существовали талантливые песенники, славившиеся своим репертуаром и умением, так и славились своим умением сказывать талантливые сказочники или сказочницы, послушать которых собиралась целая аудитория.

Выше приведенные цитаты – яркое свидетельство о том, что конец XIX – начало XX вв. – время активного бытования сказки. В северных селах Прииртышья оно, видимо, продолжалось вплоть до середины XX столетия (1950-е г.). Об этом свидетельствует сказочный «урожай» первых фольклорных экспедиций ОГПИ [Сказки, 1955] и, в том числе, замечание И.С. Коровкина о том, что А. С. Кожемякину рекомендовали в 1953 году как хорошую сказочницу в нескольких домах с. Красноярское ныне Омского, а тогда Ульяновского района области, где она проживала после переезда из Савиново после 1935 г. О сохранности сказочной традиции в названный период пишет и сам собиратель: «Несмотря на изменения, которые претерпела старинная русская сибирская сказка под влиянием новых форм жизни, о чем свидетельствуют уже собиратели 20-х годов, в деревнях и селах Западной Сибири еще живет традиционная сказка, сохраняясь в лучших своих образцах в творческой памяти одаренных сказочников» [Кожемякина, 1973, с. 7].

К сожалению, сведений о том, откуда были деды и прадеды Анастасии Степановны, нет. Остается предполагать, что они могли быть из Восточной части Русского Севера, выходцами из которой, по мнению исследователей, формировалось преимущественно русское старожильческое население Сибири.

О принадлежности к старожильческому населению свидетельствует говор исполнительницы, главные особенности которого показал И.С. Коровкин в своих рукописях и публикациях (стяжение концовок глаголов в  3 л. ед. ч. (бегат, прыгат, делат), к имя вместо к ним, удвоенное твердое ш вместо щ и т.п.). Об этом же говорят и некоторые диалектные слова, присущие русским старожилам Сибири (например, сундук называли «яшшык», колдунья именовалась «волхиткой», ряженые – шуликунами (шуликун – мифическое существо с остроконечной головой, появляющиеся в деревнях из проруби в святочный период).

При жизни Коровкин подготовил к изданию два сборника записанных им от А. С. Кожемякиной сказок. Первый увидел свет в 1968 [Кожемякина, 1968] [Рис. 2], а 1973 г. было его переиздание [Кожемякина, 1973] [Рис. 3]. Текстам публикуемых сказок предшествует одна и та же вступительная статья собирателя о сказочнице и ее сказках. Издание 1973 г. было дополнено новыми текстами, но в него не вошли два текста из предыдущего. Из предисловия мы узнаем, что познакомился собиратель с Анастасией Степановной в 1953 г., когда она проживала в с. Красноярское. Коровкин отмечает, что за пять лет его знакомства со сказочницей (видимо, с 1953 по 1957 гг.) он записал от нее 40 сказок. В переиздание 1973 г. вошло 28 текстов. Если прибавить еще два текста, не переизданных из первого сборника, то общее число изданных сказок – 30. Необходимо было выяснить, какова судьба остальных десяти.

Сказки Омской области. Записаны И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной. – Новосибирск, 1968.

 Сибирские сказки. Записаны И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной. Изд-е второе, дополненное. – Новосибирск, 1973.

Солидное собрание фольклорных материалов И. С. Коровкина хранится в Фольклорном архиве Омского государственного педагогического университета (далее ФА ОмГПУ). Они являются частью фонда В. А. Василенко, основателя архива и руководителя первых фольклорных экспедиций Омского государственного тогда еще педагогического института им. А. М. Горького. [Мотовилов, 2015, с. 26–38].

Анализ рукописей Коровкина из ФА ОмГПУ позволил выявить еще шесть текстов, зафиксированных в период с 1953 по 1957 гг., но нигде не опубликованных (два из них мы даем в Приложении к этой статье). Название еще одного текста «Как хохол быка в ученье отдал» упомянуто Коровкиным во вступительной статье. Судьба и названия еще трех сказок пока нам неизвестна. В публикации Омского литературного музея (далее ОЛМ) кроме уже изданной ранее «Суворушки» [Литературный музей, 2017, с. 16–26] есть сказка «Иван и его Лебедушка-жена» [Литературный музей, 2017, с. 27–31]. Но время ее записи не определено. Т. Г. Леонова дважды публикует текст сказки «Фёдор-коровин сын» [Сказки, 1977, с. 11–17; Леонова, 2014, с. 282–285], но указано, что записана она от Кожемякиной в 1970-м году (то есть в число выше упомянутых сорока не входит). Вполне возможно, что в последующие годы И. С. Коровкин мог записать от А. С. Кожемякиной еще ряд текстов. Но пока не просмотрены все разрозненные собрания материалов фольклориста, это остается не выясненным.

Публикация фольклорного текста всегда предполагает наличие рукописи (в современное время – аудио или цифровой записи). И.С. Коровкин не имел технических средств для фиксации фольклорных произведений, он вел записи вручную. Понятно, что при этом зафиксировать прозаический текст без потерь невозможно и, переписанный набело, он будет неким сотворчеством собирателя и исполнителя [Смирнов, 1991, с. 6–22]. Если собиратель обладает чутьем к народному слову и народной манере сказывания, то его чистовик будет близок к оригиналу. Судя по всему, Иван Семенович таким чутьем обладал. Его рукописи передают и особенности речи исполнительницы, и ее повествовательную манеру. Но не все из 40 сказок, зафиксированных им в 1950-е гг. и подготовленных им же к печати, подкреплены наличием рукописи. В ФА ОмГПУ хранятся рукописи 23 текстов. Как уже сказано выше, шесть из них не опубликованы. Остальные публиковались, некоторые не один раз [например, «Алёна-мудрена» – Коровкин. Указатель, № 508, 513]. Коровкин сам делал копии рукописей отдельных текстов (например, рукописи сказок «Суворушка» и «Мышье царство» есть и в ФА ОмГПУ и в фондах ОЛМ.

А теперь от математических подсчетов перейдем к характеристике сказочного материала, зафиксированного И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной.

И. С. Коровкин отмечает также, что «в репертуаре Кожемякиной волшебная сказка сохранилась во всей своей классической стройности и традиционном оформлении» [Кожемякина, 1973, с. 7]. Причину этого он видит, в первую очередь, в её любви к сказке и «бережном отношении к ней как к целостному художественному организму» [там же].

В целом соглашаясь с выводами собирателя, слышавшему звучание сказок А. С. Кожемякиной «вживую», позволим себе высказать свои соображения по поводу «целостного организма» сказки (если понимать его как сохранность целостности сюжета) уже на основе знакомства с записанными текстами (при этом мы не допускаем мысли о том, что собиратель мог позволить себе что-то кардинально менять в сказочном повествовании).

Погружение в чтение сказок, зафиксированных от А. С. Кожемякиной, убедили нас в том, что они отражают процесс бытования сказки в устной традиции в репертуаре одного из ее носителей. Коротко этот вывод можно сформулировать в выражении «сказка – складка». Из теории былинного эпоса мы, например, знаем, что носитель былинной традиции=исполнитель былин не старается запомнить весь текст эпической песни целиком. Ему достаточно обладать набором эпических формул, приемов создания образов, знанием сюжетных ходов, последовательности эпизодов, владением особой манерой подачи материала и т. п. специфических свойств, формирующих мастерство эпического сказывания, чтобы «складывать» эпический текст каждый раз заново. Оттого каждое новое исполнение одной и той же былины – это передача нового варианта, теми или иными чертами отличающегося от предыдущего.

Но так же живут в устной традиции и другие фольклорные жанры и не только повествовательные, но и песенные (особенно обрядовые). Носители традиции обладают неким «багажом» или набором специфических для того или иного жанра элементов (поэтических, содержательных), сюжетных повествований, образов, мотивов и эпизодов, содержательных формул, чтобы из них складывать текст в момент его воспроизведения.

Сказки А. С. Кожемякиной прекрасно эту особенность устного бытования сказки демонстрируют. Например, из сказки в сказку переходят у нее одни и те же имена героев. Если это герой-царевич, то, как правило, он – Иван. Для сказочных царевен это чаще всего – Александра-царевна, затем Марфа-царевна и Марья-царевна.

Из «Морфологии сказки» В. Я. Проппа мы знаем, что сказка использует в своих сюжетах набор персонажей, имеющих свою определяющую функцию (герой, ложный герой, даритель и т. д.), что существует определенная последовательность проявления функций. Знаем также, что есть застывшие сказочные эпизоды, кочующие из сказки в сказку (например, встреча с бабой Ягой). Но это общие закономерности сказочного повествования.

В сказках А. С. Кожемякиной, естественно, вся эта специфика есть. Но вместе с тем, она свободно перемещает из сказки в сказку эпизоды или мотивы, связанные в традиции с определенным типом сюжета. Например, в целом ряде сказок царевны (или царевна), которых спасает или выручает герой, перед отправкой с ним в его родное царство сворачивают свой терем или подворье в яичную скорлупу и забирают с собой (по принципу: чего ж добру-то здесь пропадать?). В сказке «Водяной царь» (основной сюжет – «Чудесное бегство» [СУС, 313С]) героиня, выполняя за Ивана задания, делает это с помощью волшебного кольца, которое она перекидывает с пальца на палец, и арапа, выскакивающего после этих манипуляций. Хотя она сама обладает волшебными свойствами [ФА ОмГПУ: Р-39, № 4; Кожемякина, 1968, с 19–26; Кожемякина, 1973, с. 41–50; Сказки, 1981. С. 221–229]. Тот же арап из кольца фигурирует и в ее сказке «Мышье царство» (сюжет типа «Волшебное кольцо» [СУС, 560], но очень отличающийся от традиционной версии) [ФА ОмГПУ: Р-39, № 1; Кожемякина, 1968, с. 45–53; Кожемякина, 1973, с. 74-86].

В сказке «Ополон-царевич» [ФА ОМГПУ: Р-37 (К-20/53, № 1); Кожемякина, 1968, с. 11–18; Кожемякина, 1973, с. 30–41; Сказки, 1979, с. 167–176] использованы элементы из разных сюжетов. На это обращает внимание Р. П. Матвеевна в комментариях к тексту, опубликованному в сборнике «Русские народные сказки Сибири о богатырях» [Сказки, 1979]. Она отмечает, что в основе сюжета лежит распространенный сюжет «Победитель змея» [СУС, 300А], «но в ней использованы отдельные мотивы, целые эпизоды из других сказок, что придает повествованию своеобразие». Далее Р. П. Матвеева говорит, что появление героя в малахае и в соплях, нежелание называть свое имя – из сюжета «Незнайка» [СУС, 532]. Во вводном эпизоде использован мотив сюжета «Чудесные дети» [СУС, 707] – рождение ребенка «по локоть руки в золоте» [Сказки, 1979, с. 287].

Таким образом, А. С. Кожемякина, «складывая» ту или иную сказку, свободно достает из своего сказочного «багажа» любой элемент, образ, сюжетный эпизод и т. п.

Но в этот «багаж» входят не только сказочные, но и былинные эпизоды, формулы, элементы. И выражается это не в том, что в ее репертуаре есть сказка, представляющая собой переделку былинного сюжета (Поток Михайла сын Иванович»), но в том, что она свободно при «складывании» очередной сказки обращается к былинным элементам. Так, например, в ряд сказок вводит былинный эпизод седлания богатырского коня. Так Ополон-царевич «выводит коня, кладет на него потники, на потники – коврики, на коврики – ковры сорочинские, подтягал 12 подпруг шелковых, вставал вальяшно, садился черкацко, брал с собой меч-кладенец, копье борзумецко…» [ФА ОмГПУ: Р-37 (К-20/53, № 1)]. То же слово в слово – в сказке «Суворушка». А оседланный конь «выше лесу подымается, выше лесу стоячего, ниже облака ходячего» [ФА ОмГПУ: Р-39, № 2; Кожемякина, 1973, с. 11–29; Литературный музей, 2017, с. 16–26]. В «багаже» сказочницы явно осталось воспоминание и о былинной формуле размахивания Ильей Муромцем в бою татарином, пробивания им «улочек» и «переулков» в строю врагов. Только в сказке «Поток Михайла сын Иванович» сказочница своеобразно её интерпретирует»: «И заехал он в султанское царство. Где ехал улицей, где переулком и сколько татар прибил, дорогу себе расчищал. Татарином татарина бьет и сашкой секёт, всё-таки себе путь держит». Интересна здесь замена турков былинными татарами. Рассказчица разницы не видит: ведь в былинах фигурируют именно татары, поэтому они и перетянуты в сказку. Есть здесь и эпизод седлания коня (которого в вариантах былин о Потыке нет, но есть в былинах об Илье Муромце). Своеобразна и интерпретация имен героев. Если в былине – Михайло Потык, то здесь он Поток Михайла да еще и сын Иванович. В былине – Марья-Лебедь белая. А здесь – Афимья. Сразу же выделяется ее злодейская сущность: отчество у нее «Злоидовна». То, что она – оборотень: может обернуться и ланью, и лебедью, в сказке вообще не упоминается [ФА ОмГПУ: Р-40, № 4; Кожемякина, 1968, с. 70-75; Кожемякина, 1973, с. 110–117].

Текст учтен Ю. И. Смирновым в его указателе былин [Смирнов, 2010] в разделе V. «Герой и девушка из иного мира» под номером 3 «Михайло Потык». Конечно, текст Кожемякиной во многом расходится с былиной «Михайло Потык» и является очень вольной её интерпретацией с добавлением чисто сказочных сюжетных коллизий.

В связи с этим возникает вопрос: знала ли Кожемякина саму былину или в ее репертуаре изначально (то есть так и переняла) была сказочная интерпретация. Но то, что данный текст сложен кем-то из сказочников, в «багаже» которого были былины, – несомненно. Принято считать, что на территории Западной Сибири былины не бытовали – не было переселившихся сюда носителей традиции. Опровергают ли сказки Кожемякиной это устоявшееся мнение или сказочный репертуар, который она переняла, сложился еще в памяти ее предков на Русском Севере, сейчас установить вряд ли возможно.

В «багаже» сказочницы, но, скорее, ее предшественников явно были образы, эпизоды, сюжетные коллизии из авантюрных повестей или романов, отсюда в сказках появляются экзотические имена: «Ополон-царевич», «Сингей-попович», «Любищий Игей». Иногда само повествование напоминает авантюрную повесть, на что обратила внимание Р. П. Матвеева в комментарии к сказке «Ополон-царевич» [Сказки, 1979, с. 287].

Особенно ярко нетрадиционное для сказки содержание проявилось в тексте «Про Ивана-царевича» [ФА ОмГПУ: Р-40, № 9; Кожемякина, 1968, с. 38–44; Кожемякина, 1973, с. 66–74]. Сходство с авантюрной повестью начинается с самого начала: в одном городе правят царь и король. Сын царя Иван-царевич торгует в лавочке. Некрасивая дочь короля обманом заманивает царевича к себе и вынуждает его обручиться с ней. Царевич вместе с сестрой убегают из дома. Далее повествование идет по типу сюжета «Звериное молоко», только царевича посылает на выполнение смертельно опасных задач не мать, а сестра, которая слюбилась с разбойником. Выполнить трудные задачи герою помогает старушка-волшебница, с одной из дочерей которых царевич обручается. Царевич не наказывает злоумышленников, а они выгоняют его и лишают зрения. Далее в сказку вплетается легендарный персонаж – пустынник, у которого живет слепой царевич. Традиционная сказка не знает второго плана. Действие развивается однолинейно. А здесь есть второй план: во время приключений Ивана его ищут и королевна, и старушка с дочерями. Вообще линия королевны очень уж надуманная и явно принадлежит фантазии или Кожемякиной, или того, у кого она эту сказку переняла. В конце сказки королевна находит царевича, он убегает. Вплетаются еще легендарные мотивы: неотвратимость судьбы и молитва царевича к Богу о возвращении зрения, если он женится на королевне. Волшебница отказывается от нареченного зятя, так как он обещан другой. И бедному царевичу, к которому зрение вернулось, ничего не остается делать, как жениться на некрасивой дочери короля. Таким образом, все содержание сводится на нет: зачем было переживать все эти ужасные испытания, если в итоге царевич все-таки женится на той, от которой бежал и из-за которой ему пришлось все это пережить. Для классической сказки характерен счастливый конец, в этом тексте концовка не традиционна.

Характеризуя сказки А. С. Кожемякиной нельзя не сказать о своеобразии ее контаминаций. Создается впечатление, что эти контаминации обусловлены той же спецификой устного бытования. Интерес аудитории, потребность за работой или на досуге слушать сказки требовали от рассказчицы длительных занимательных повествований. Отсюда – соединение в один текст разных сюжетных коллизий, объединенных общими образами. Часто эти соединения искусственно притянуты друг к другу. Так в сказке «Суворушка» [ФА ОмГПУ: Р-39, № 2] искусственно соединены сюжеты «Медный лоб» [СУС, 502] (в нашей сказке – это сюжет о Булате-молодце); сюжет «Пойди туда, не знаю куда» [СУС, 465А]. В последний вставлен сюжет «Победитель змея» [СУС, 300А] (в нашей сказке – Идолище). Герой всех трех сюжетов – Иван-царевич. Сказочница искусно вставляет детали в последующий сюжет из предыдущего, объединяя их в единое повествование. Так, Иван-царевич срубает головы Идолищу при помощи меча-самосека, приобретение которого происходит в первом сюжете. Тем не менее искусственность соединения очевидна. И таких примеров из репертуара А.С. Кожемякина можно привести множество. Мы не можем определенно сказать, сама ли сказочница контаминирует сюжеты или она в таком виде переняла сказки от своих предшественников, но в ее повествованиях есть детали, которые уже непосредственно относятся к ее «творчеству». Например, явные анахронизмы. В названной сказке, например, из волшебного рога, по приказанию его обладателя, выскакивают красноармейцы. И сказочница совершенно не чувствует этой несуразицы.

Много несуразностей и в сказке «Козлы» [ФА ОмГПУ: Р-39, № 6; Кожемякина, 1968, с. 66–69; Кожемякина, 1973, с. 105–110]. По СУС под индексом 430 учтен тип сюжета «Муж-осел (баран, козел, пес)». Но с этим типом в сказке Кожемякиной схожи только некоторые детали: муж в зверином облике, героиня не противится своей участи, героиня отправляется на поиски исчезнувшего мужа.

Само повествование представляет собой смесь из разных сказочных и несказочных повествований: кое-что явно перетянуто из сюжета типа «царевна-лягушка»: выбор мужей тремя дочерями, приезд на отцовский пир. Но много и такого, что говорит или о фантазии самой исполнительницы, или о разрушении традиционного сюжета. Не объяснено, откуда вообще взялся юноша-козел. Совершенно непонятно, откуда и зачем у козла-царевича взялся брат Василий-царевич. Для развития действия это совсем не нужно: он никакой роли не играет. А потом вообще куда-то исчезает, и о нем во второй части сказки не упоминается. Довольно странен для традиционной волшебной сказки эпизод о том, что на пиру Иван-царевич схватил свою суженую за грудь, а она в ответ дала пощечину (явно отдает бульварным романом). Более того, это и послужило причиной отъезда Ивана-царевича в тридевятое царство. Неизвестно откуда взят довольно грубый эпизод у бабы Яги, который в других сказках не встречается: Яга «пёрнула – стол поддернула, бзднула – щей плеснула, подолом потрясла – калачей нанесла». Странно и то, что в тридевятом царстве Иван-царевич становится мужем одной из сестер бабы Яги и наживает с ней двоих детей. Ну, и, наконец, расстрел им своей бывшей семьи на воротах – это вообще уже из реальности событий гражданской войны.

Во вступительной статье к сборникам И. С. Коровкин много места уделяет анализу поэтической стороны сказок А. С. Кожемякиной [Кожемякина, 1973, с. 7–9], их своеобразие и оригинальность отмечает в комментариях к публикациям Р. П. Матвеева.

А.С. Кожемякина умерла в 1983 году, 24 февраля, в возрасте 95 лет, похоронена в городе Омске. На наш взгляд, необходимо отдельное полное издание её сказочного наследия с научными комментариями к каждому тексту.

_____________________________________

Иван Семенович Коровкин (к 100-летию со дня рождения): библиогр. указ. / Ом. Гос. Обл. б-ка им. А. С. Пушкина; сост. О. П. Леонович; авт. вступ. ст. А. В. Ремизов. – Омск, 2019. – 121 с.

Леонова Т. Г. Проблемы изучения регионального фольклора. Ч. 1. – Омск, 2014. – 336 с.

Махнанова И. А. Районное измерение Омского краеведения: к вопросу изучения наследия В. С. Аношина, Н. Ф. Чернакова, И. С. Коровкина // Омский научный вестник. Серия «Общество. История. Современность». 2018. № 2, с. 38–40.

Мотовилов В. А. Воспоминания о В. А. Василенко // Народная культура Сибири: Материалы XXIII научно-практического семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору / отв. ред. Т. Г. Леонова. – Омск, 2015. С. 26–38.

Новоселова Л. В. «Это было недавно, это было давно…» (воспоминания об Иване Семеновиче Коровкине с письмами и комментариями // Омский литературный музей. Тексты. Материалы. Исследования. Вып 4 / Сост. И. А. Махнанова, С. Е. Рудницкая. – Омск, 2017. С. 10-13. URL: http://litmuseum. omskportal.ru/index.php/ru/new-exhibitions/505-sbornik2017 (дата обращения: 25.09.19).

Омский литературный музей. Тексты. Материалы. Исследования / Сост. И. А. Махнанова, С. Е. Рудницкая Вып. 4. – Омск, 2017. URL: http://litmuseum. omskportal.ru/index.php/ru/new-exhibitions/505-sbornik2017 (дата обращения: 25.09.19).

Русские волшебные сказки Сибири / Сост., вступ. ст. и коммент. Р. П. Матвеевой. – Новосибирск, 1981.

Русские народные сказки Сибири о богатырях / Сост., коммент., предисл. Р. П. Матвеевой. – Новосибирск, 1979.

Русские сказки Сибири для детей младшего возраста / Сост. Т. Г. Леонова. – Новосибирск, 1977.

Сибирские сказки. Записаны И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной. Изд-е второе, дополненное. – Новосибирск, 1973.

Сказки Омской области. Записаны И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной. – Новосибирск, 1968.

Сказки, пословицы, загадки. Сборник устного народного творчества Омской области / Сост. В. А. Василенко. – Омск, 1955.

Смирнов Ю. И. Былины. Указатель произведений в их вариантах, версиях и контаминациях. – М., 2010. – 280 с.

Смирнов Ю. И. Достоверность фольклорного текста //Фольклорное наследие народов Сибири и Дальнего Востока: Сб. научн. Трудов. – Якутск, 1991. С. 6–22.

Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка / Сост. Л. Г. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков – Л., 1979. – 437 с.

Яшин В. В., Машкарин М. И. С днем рожденья, родной край: к истокам основания поселений Омского Прииртышья. – Омск, 1999. – 231 с.

    

Приложение

Как Марфа-царевна была стегана кнутом и стала замужем за царем

Был-жил царь. У этого царя была дочь Марфа-царевна. Она как одна была у отца, он её любил, взял запряг лошадей в карету, взял кучера, они поехали в чисто поле разгуляться.

Ну, и вот она день съездила, два съездила, на третий день поехала. И вот перед ними образовался человек. Как они поедут скоро – он скоро, как они остановятся – он остановится. Она и говорит кучеру: «Ну-ка, кучер , пойди догони, спроси, кто он такой». Кучер выскочил, догнал его и вот спрашиват: «Што, – гварт, – за человек?» – «Я, – гварт, - раб божий». Ну, слуга приходит и говорит: «Он сказал, што раб божий». Она посылат: «Беги, спроси, кака будет Марфе-царевне судьба?».

Он подходит: «Раб божий, скажи, кака будет Марфе-царевне судьба?» – «Будет она стегана кнутом да замужем за царем». Кучер приходит, сказыват: «Он мне говорит, што ты будешь стёгана кнутом да замужем за царём». Марфа-царевна сразу сказала: «Верни, кучер, лошадь домой».

Приезжат она, стало ей нехорошо, што царска дочь будет стёгана кнутом да замужем за царем. Стала отцу говорить: «Тятенька, знашь ты, –гварт, – всяки услуги для меня делашь, сделай ещё. Я не видала, што это за пожар, зажги что-нибудь» (уж задумала сгореть).

Ну, отец исполнил её желание: там избушку где-то наедине купил, да слуги зажгли, а она с этим же кучером поехала этот огонь поглядеть, пожар. И вот приехали. Она: «Поближе, поближе подъезжай». Как поближе подъехал, она встала на ноги – хлоп в огонь! Все заревели: «Царевна сгорела, царевна сгорела!» И сами не знают, из-за чего. И царь тут расстроился.

И вот волшебники не допустили её, унесли на тропинку, далеко от царства. А она как спала ровно, пробудилася, встала, перекрестилася: «Што такое? Падала в огонь, а образовалася в лесу?»

И вот она пошла этой тропинкой. Вывела её тропинка в друго царство. Она пришла и выпросилась к бабушке-задворенке на фатеру. Ну, и питаться нечем. Она пошла, купила сколько-то шёлку на базаре, выткала парчу и понесла на базар продавать.

А Иван-царевич как раз чё-тог угодился на базаре, увидал эту парчу и у ей купил. И сказал: «Што, – говорит, – ты не можешь ли мне шляпу связать, штобы в церкви обедню служить можно было в ней?». Она говорит: «Как не могу? Могу». Он посылат слуг, те приносят шелк и говорят, штобы коло одной ночи шляпа была готова, заутро штобы Ивану-царевичу можно службу служить в этой шляпе.

Ну, и она всю ночь просидела, эту шляпу провязала. Утром связала, на стол поставила и уснула. А волшебники взяли, поддели шляпу и унесли, на алтарь положили. А шляпа была така красивая, што зрел бы смотрел, очей не сносил.

Слуги прибежали за шляпой утром. Марфа-царевна посовалась-посовалась – нигде нету. Ивану-царевичу сказали: «Шляпу приготовила, но нигде не нашли». Ну, и царь сказал: «Сходите, её плетью отдерите, накажите». Пришли, Марфу-царевну отодрали плетью.

Иван-царевич пришел в церковь, а шляпа на престоле стоит. Вот он обедню отслужил, пришел и Марфу-царевну за себя взял (она была красавица). И стали жить да живота наживать.

 

Комментарий: ФА ОмГПУ: Р-40, № 12. Зап. И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной, 1888 года рождения, уроженки с. Савиново Большеуковского района Омской области, в г. Омске в 1957 г.

Создается впечатление, что сюжет сказки или предельно свернут, или наскоро «слеплен». Странно появление «раба божьего» и сам легендарный мотив «от судьбы не уйдешь» в волшебной сказке. Странны какие-то «волшебники», которые спасают Марфу из огня и делают так, чтобы ее высекли. Зачем? Только для того, чтобы сбылось предсказание «раба божьего»? Эти эпизоды явно не вяжутся с традиционной сказкой. Странен сам эпизод задуманного Марфой самоубийства – броситься в огонь, который по ее же просьбе «моделирует» ее отец. Ну, и, конечно же, удивление вызывает само поведение Ивана-царевича. Сказка в данном случае унижает достоинство героини: сначала ее высекли по приказу царевича ни за что, ни про что, а потом он же ее облагодетельствовал – женился на ней. Хотя героиня – и красавица, и искусница. Традиционная сказка так с главными положительными героинями не поступает. Обычно, если ей и суждено пройти тяжкие испытания, то они случаются из-за козней отрицательных персонажей или по воле случая, а суженый в таких истязаниях оказывается неповинен. А если и косвенно повинен (например, героиня отправляется на поиски исчезнувшего суженого), то она виновата в этом сама. А здесь героиня совсем не заслужила такого обращения. Происходит все только согласно предсказанию.

В СУС под индексом -736 В* «Царевнина Талань» есть похожие мотивы: царской дочери предсказано при рождении, что она будет вожена по базару и сечена кнутом. А далее – приключения девушки, согласно канонам волшебной сказки. Здесь и баба Яга, и добрые старушки. Здесь жемчужину (в нашем тексте шляпу) уносит ворон, а не какие-то непонятно откуда взявшиеся «волшебники». Здесь царь не повинен в наказании девушки. Ее наказывает суд. А он женится на ней, так как она отдает ему то, что он безуспешно долго искал. Этот индекс помещен в раздел «Прочие чудесные мотивы». В разделе сказок о судьбе (легендарные сказки) подобной аннотации нет.

Можно, видимо, сделать вывод, что сказочница или сама сложила такой текст, помятуя о слышанном когда-то традиционном, или переняла уже такой, переделанный ее предшественниками.

 

О трех братьях [Рис. 4, 5]

Были-жили три брата. Два жили на кухне с жёнами, а тратий брат Ванюшка – в комнате с матерью, холостой был.

Ну, вот однажды они ходили молотить. Пришли, сидят завтракают на кухне. А у них было крыльцо переднее и заднее. Мать пошла в то время на двор. А Ваня и говорит: «На задне крыльцо у нас ходит лиса. Надо поставить петлю». А братья ему: «Вот дурак, поставить петлю, мать ходит, а ты задавишь её».

Он взял, недолго думал, эту петлю поставил на задне крыльцо. Ну, и мать пошла на двор, попала в петлю да задавилася. Братья плачут, ругаются. А он недолго думал, взял лошадь запрёг, мать нарядил в пальто, в шаль, посадил рядом с собой и поехал. А снег глубокий был, своротить нельзя было, и он поехал такой дорогой, где обозы ходят. Купец попадат ему с товаром и говорит: «Сворачивай!». А Ванька: «Да ты едешь один, а мы два человека!» Не сворачиват. Купец подскочил, хотел ударить по Ваньке. А ударил по матери. Мать-то пала. Ванька закричал: «Убил! Убил!» Купец увидел, что она мертвая, испужался: «Не кричи, милый человек. На вот тебе воз самолучшего товару, вези, хорони мать». Ванька запрёг этот воз, мать положил, поехал домой.

Приезжат домой, братья глаза вылупили, что столько товару привёз. «Теперь, – говорит, – братья, давайте мать хоронить». Вот схоронили мать. Они спрашивают: «Где ты взял столько товару-то?» – «А я, – гварт, – ездил под окошком, ревел: «Кому не надо ли мертвых баб?» Мне выносили, товару давали, платьев».

А у братьев-то детей не было, одни жёны были. Они взяли жён-то убили да нарядили да и повезли. Везут, народ-то кто плачет, кто ругает их. Возили, возили, никого не набрали, хоронить надо.

Покуда жён хоронили, Ванька взял в комнате печку свою изломал, кирпичи-то в короб склал и рогожей завязал, и поехал той же обозной дорогой. Идёт обоз с товаром: «Отворачивай, у тебя подвода одна, а у нас много!» – «Да вы везёте простой товар, а у меня драгоценны камни». Купец обзарился: «Ты где эти драгоценны камни взял? Давай, гварт, – со мной на любой воз товару сменям, только посмотрим, што за камни». – «нет, я уж развязывать не буду, ежли хочешь, то давай так сменям». Ну, вот они и сменяли. Перепрягли коней.

Ванька приезжат опять с товаром домой. Давай те спрашивать: «Ты где опять товару взял?» – «Да я ездил, под окошком спрашивал: «Кому кирпичей-печины надо?»

Братья взяли, печи изломали и повезли на конях. Ревут: «Кому печины надо?» Над ними давай смеяться, ругать их: «Жён возили и печину повезли!» Ну, и они нигде продать не могли, взяли за деревню вывалили эти кирпичи. Пришли домой и говорят: «Што мы теперь будем делать? Жён нет, печей нет. Давай мы от Ваньки сбежим». Насушили сухарей и караулят, когда он уйдет. А он их караулит. Вот они куда-то отстранились, он взял хлеб выклал, а сам залез в мешок и завязался. Они приходят и говорят: «Ваньки-то нету-ка» Схватили мешок да побежалт. Бегут, торопятся, чтобы он их не увидел. А он и кричит в мешке помаленьку: «Братья, дождите!» А они: «Ох, где-то увидел – кричит!». Ходу прибавляют, в кустах прячутся.

Неизвестно, сколько убежали. Пришли в урман, бросили мешок-от на пол – пристали. «Ну, теперь, – гварят, - он нас не найдет. А он в то время из мешка-то вылезат, захохотал. А они: «Ох, Ванька, Ванька, сколько мы тебя ташшили, надсажались». Ну, и говорят: «Теперь темнятся, а хлеба нет» А он: «Ну, да как-нибудь ночуем». – «А где, – гварят, – ночевать-то?» – «Вон дуб стоит, ночуем». Ну, вот они нашли двери, заташшили на этот дуб и сами залезли.

А к этому дубу подошли разбойники и вздумали варить кашу. Этот Ванька на дубу сидит и говорит: «Ох, я, ребята, помочиться хочу». – «Вот дурак, там разбойники, а он захотел!» Начал прямо на них. А они говорят: «Ровно ясно, а дождичек брызжет». Посидел макленько, взял да двери-то спихнул. Разбойники испугались и убежали.

Он слазит, Ванька, и давай кашу мешать. Разбойник один воротился и говорит: «Чё, уварилась каша-то?» (он не понимат, што это Ванька сидит). А Ванька говорит: «Выпяли язык, я тебе положу каши-то на язык, попроведашь, уварилась или нет». Тот выпялил, он бритвой отрезал ему язык-от. Разбойник побежал, заревел дорогой. И все разбойники убежали.

Братья наелись каши и домой ушли. «Мы, – гварят, – дома останемся, а ты ехай на базар, вот этого купи да этого купи».

Он поехал на базар. Набрал корчаг, мяса, купил стол – целый воз набрал.. Едет домой. Вороньё ревёт, каркат, летат. Он и говорит: «Вон сколько сестер-то летат». Взял да мясо им выбросил: «Поминайте маменькину душу». Вот опеть пеньки стоят. Он говорит: «У-у-у, сколько братьев-то без шапок стоят!» Взял да все горшки надел им. Под гору стал спушшаться, а ложки в кармане. Он бегом побежал, они забрякали. «Гы, я их хороню, а они говорят: “Дурак, дурак”». Взял да их выбросил. На гору поднялся и говорит: «У меня две ноги, я пешком иду, а у стола четыре, он едет». Взял стол-от снял да поставил на дорогу: «Ну, чё ты стоишь? Замерзнешь, так пойдешь».

Вот приезжат домой, братья у его спрашивают: «Чё, – гварят, – купил?» – «Мясо купил, горшки купил, ложки, стол». – «А где, – гварят, – мясо?» – «Да сестёр-то сколько, сорок-то летат, я им отдал мясо». – «А горшки где?» – «Братья, – гварт, – стоят без шапок, я надел на них». – «А ложки где?» – «А я под гору побежал, а они в кармане: “Дурак, дурак!” Я их выбросил». – «А стол, – гварят, – где?» – «Да-а, у меня две ноги – я шагаю, а у него четыре – он едет. Я взял его поставил на дороге. Замёрзнет, так придёт». – «Ты, – гварят, – Ванька, дом да пиво у нас карауль, а мы поедем, хоть стол захватим».

Поехали, ничё не нашли, сызнова поехали на базар покупать.

А он в то время взял в ограде яму-то выкопал, пиво сносил в яму, сам сял под окошко, глядит в окно. Братья едут, он выскочил: «Тут смотрите, в пиво-то не заехайте!» – «Дурачок, ты чё наделал?!» – «А чё? Там, – гварт, – не видно его караулить, а тут я сижу под окошком караулю». – «Вот, – гварят, – дурак, совсем нас р азорил, куда мы от тебя деваемся?»

На этим и сказка кончилась.

Личный архив Василенко В.А., фото рукописи.

Личный архив Василенко В.А., "О трех братьях", фото рукописи.

Комментарий: ФА ОмГПУ: Р-40, № 6. Зап. И. С. Коровкиным от А. С. Кожемякиной, 1888 года рождения, уроженки с. Савиново Большеуковского района Омской области, в г. Омске в 1956 г.

В СУС нет аннотации, под которую бы полностью подходило сюжетное действие. В разных индексах есть сходные эпизоды или мотивы. Так, например, в индексе 1685А*=1685 I – дурак ставит капкан около дома, в капкан попадает мать (он убивает мать). Только в сказке Кожемякиной, похоже, Ванька делает это не по дурости, а, наоборот,– с расчетом, чтобы избавиться от матери, с которой он живет в одной комнате. В индексе 1527 – сходен эпизод с напуганными разбойниками, которые убегают, оставив награбленное. Только пугает их Ванька по-другому. В индексе 1537 – сходен эпизод, когда «дурень» везет убитую им самим мать и обманывает людей, обвиняя их в ее смерти. За это получает отступные. Других мотивов и эпизодов данной сказки в СУС не найдено.  Возможно сказывается несовершенство (неполнота) аннотаций СУС. Вполне возможно, что сказочница что-то добавила и от себя. В тексте явное противоречие в трактовке образа младшего брата. В первой части он выступает как ловкий человек, мошенник, который наживается на подстроенных им ситуациях, обманывает братьев, заставляя их совершать непотребные поступки, не дает им убежать от него, пугает разбойников. И явно во многих ситуациях поступает умно и сознательно. А во второй части выступает полным дураком, отдавая воронам купленное мясо, пням – горшки, выбрасывая ложки, так как ему кажется, что они называют его дураком и т.п. Когда читаешь про такие его действия, ждешь, что он это подстраивает специально для очередного своего обмана. Но в конце сказки выясняется, что делает это по собственной дурости. Такая «складка» говорит опять же о «сборке» повествования из эпизодов разных сказок.

   Автор - Козлова Наталья Константиновна, доктор филологических наук, профессор кафедры литературы и культурологии Омского государственного педагогического университета, Председатель правления Омской региональной общественной организации "Центр славянских традиций"